Из-под навеса темного
как в занавес – в свет плечом!
Плескался, блестел городишко,
я тут я увидел Ее.
Она сошла с трамвая
иль сотой страницы Блока.
На ней был прозрачный плащ,
и нежными были глаза.
II я отвернулся. Сзади
стучали ее каблучки.
Я медленно шел, чтоб только
не отставала она.
(Ах, только б она не свернула
и не зашла никуда!)
Я думал: сейчас обернусь я
и на колено встану.
Скажу: Мне 22 года.
И я никого не любил.
Она ответит: Я тоже…
Нас яхта ждет и лиман.
И чья-то галоша черная
вдруг вырастет – станет роялем!
И вскрикнет, смутясь, прохожий,
и ногу освободит…
И засмеются собаки
возле афиш Госцирка.
Я шел по улице синей,
валилось солнце за мачты.
Волшебные перья качались
в подъездах микрорайона.
Я шел сквозь толпу, но сзади –
стучали ее каблучки.
Стучало ее сердце.
Стучало мое сердце.
А все остальные молчали.
Все в мире смотрело на нас…
Я мог бы шаги незнакомки
узнать из тысяч других…
Пора! – просветленно я думал,
лаская лицо закатом.
Стал город красным, прозрачным…
как будто на сцене. Пора.
Поправил я кепку, шарфик
и, вздохнув, обернулся –
за мной поспешала старушка
с каким-то белым бидоном.
Она платок поправляла,
глядела за красные мачты.
Не может быть! Но шаги…
Не мог же я сбиться, спутать…
О, сколько же лет я шел
по каменной улице этой?
1965
