По гудкам поднимаются руки
на прощанье под первой звездой…
Так за гордые годы разлуки
улетело семьсот поездов.
На последний приду пассажиром
и по взлету второго звонка
распечатаю пачку Памира,
закурю и взгляну на закат.
Через версты и станции странствий,
далеко в деревенском дому
я скажу: — Незабытая, здравствуй!..
Бровью дрогну и шапку сниму.
Не спрошу даже, рада ль, не рада,
как жила, как страдала тоской,
оглянусь и спокойно присяду,
смелый, каменный, весь городской.
Расскажу, как отдал я без горя
жар лихой холостяцкой поры
за Турксиб, за Аральское море,
за высоты Магнитной горы,
брал знамена своими руками,
и под ними ходили друзья
в города перекладывать камни,
льды ломая и грозам грозя.
Только скажешь: — Орленок мой! Сильный!
Прилетел ты, не опоздал,
я сама по тебе не грустила,
поджидала, как ждут поезда.
И напомнишь, немного робея,
что, пожалуй, за тысячу дней
были наши глаза голубее,
а густые ресницы темней…
Хорошо! По вчерашнему следу
всходит солнце и время летит.
И куда ни пойду, ни поеду,
горный город встает на пути.
1934
