Жила девчонка. И любви ждала.
Не это ли и значит, что — жила?
Она ждала любви, ломала пальцы,
она читала в книжках про любовь,
про то, как любят страстные испанцы,
про то, что это — щит, опора, панцирь,
безумный миг, восстание рабов!
Но вот пришел он, тот, кого ждала.
Сначала закусила удила.
Потом пошла — и было больно, свято.
Но то, что свято, почему-то смято.
О, книжный червь, чтоб не сойти с ума,
сожри все эти лживые тома!
Жила на свете женщина одна.
Она любила, сидя у окна,
забыв, что муж пьянчужка и зануда,
листать страницы, ожидая чуда.
Но вот он, чудотворец, тут как тут.
Он знает хорошо, чего здесь ждут.
Хотите чуда? Вот вам два мазка:
духи Москва и ресторан Москва…
А на ресницах черная слеза.
Подешевели что-то чудеса!
Живет, весьма не юная уже,
старушка на девятом этаже.
Она качает внука и в больницу
все ходит, навещает старика.
И за здоровье старика боится.
А уж могуч-то был! До сорока.
Старик был добр? Любил ее? Ну да.
Довольна внуком, и детьми, и домом.
Но отчего, склонясь над книжным томом,
вздыхает, что уже не молода…
Прошло? Ушло? Да было ль вообще?!
Вотще!
Скажи, любовь, так где же ты, бродяжка?
Одна, а предназначена двоим…
Тебе морочить голову не тяжко
нам, детям неприкаянным твоим?
А может, нет тебя, и ни к чему
все эти перебранки, пересуды
и этот колокольный звон посуды,
вся эта блажь — ни сердцу, ни уму?!
Но в переулке девочка живет.
Она живет, не просто хлеб жует.
По вечерам, когда ей темнота
мохнатую кладет на плечи лапу,
она садится и включает лампу.
Она великим делом занята,
она читает в книгах про любовь
и ждет любви, как обещает книга:
великого, ликующего мига,
который — как восстание рабов…
Где ты, ЛЮБОВЬ?
